Джесс Климхоге с любовью посмотрел на свеженькие, еще пахнущие краской газетные листы. Чистенькие, ровные, буквы одна к одной, еще не истрепанные жадными руками... Господи, какой же путь придется пройти этим чудесным листкам... Вы только подумайте. Сначала их будет переворачивать своими железными, сыро пахнущими пальцами какой-нибудь ткацкий станок. Потом – какой-нибудь усатый мастер-печатник возьмет их своими грубыми перстами, покрытыми жестким волосом, уложит, перевернет, перевернет еще раз и швырнет на специальный прилавок. Потом – мальчишки-газетчики, в шесть утра, противно верещащие, выкрикивая название газеты и «соль» номера, заученную фразу, которую им сообщит кто-нибудь из редакции, потому что половина из них и в помине не умеет читать. И наконец – совершенно разномастный люд – и люди с тростями, в дорогих котелках и с машинами за немеренное количество денег, и «средний класс» – удачливые офисные клерки, государственные служащие, проворовавшиеся низшие чины полиции. И люди, находящиеся на грани нищеты. И прочие. Но вряд ли бедняки. Беднота не читает газет.
И вот, наконец, спустя какое-то время, газеты, а может быть, просто сведения из них дойдут именно до тех, до кого нужно. Джесс вдруг засмеялся, сухо и принужденно. Он заставил себя засмеяться, представив лицо Сальери, чванливого неаполитанского выродка, лицо убийцы и палача, представил его, всего исходящего бессильной яростью, его пальцы, судорожно рвущие New Jersey’s Post от 18 декабря 1929 года, красивую, как невеста на выданье, и белую, как ее платье.
Трудночитаемая проба пера, имеющая некоторое отношение к Сэму.Он порадовался свежевыдуманному эпитету и снова засмеялся. Но что-то осложняло... Что-то мешало смеяться. Что-то дело смех наигранным. И наигранным плохо. Наверное, это страх. Вполне объективный страх, подумал Джесс. Почему бы и не бояться за свою жизнь человеку, который завтра собирается опубликовать в газете (по почти прямому заказу правительства!) невероятный, восхитительный компромат на банду одного из самых серьезных гангстеров штата. Впрочем, сенатор обещал протекцию. А дорого ли она стоит, протекция, и стоит ли она вообще хоть чего-нибудь против стволов томми-ганов? На мгновение он засомневался и сомнение это грозило разрастись в страшную уверенность. Где-то внутри возникло сосущее чувство и волна почти животного страха за свою жизнь захлестнула его...
Стоп. Стоп – приказал он себе. Успокойся, истеричка. Тебе еще только сорок, а нервы уже ни к черту. Ведешь себя, как старая тупая бабка. Спокойно. Он обругал себя последними словами. Пальцы рванули ворот рубахи, треснула пуговица. Склизко и неприятно он сполз рукой по вспотевшей груди, каким-то странным механическим движениям размазывая капли пота по грудной клетке. Дьявол. Он неаккуратно оделся, не глядя махнул рукой, прощаясь, куда-то в глубину темного помещения редакции... Вышел на улицу. Вернулся за пачкой «Мальборо». Снова вышел. Расхлябанно, почти шатаясь, он пошел к парковке, где его ждал ухоженный «Форд-А». Такие машины даже автомеханики называли «колясками» или «велосипедами», а страховые агенты, завидев такую машину у человека, желавшего застраховать свою жизнь от несчастных случаев, обычно спасались бегством.
Но Джесса это волновало мало. Аккуратный, достаточно приятный на вид автомобиль, вполне подходящий для городских условий и особенно для того, чтобы ежедневно проезжать пару километров от дома до редакции «Пост». Плюс ко всему, открытый, двухместный, с прочным лобовым стеклом. «В рожу не дует», как говорили на улицах, а также свежо и вполне приятно ехать.
Мысли журналиста плавно вернулись к автомеханикам... Он вдруг задумался. Ах да, точно. Вот почему память столь настойчиво цепляется за это словечко...
Сэм. Сэм Барнс, урожденный Джек Дарренгтон, он же «Большой Джеки», он же «Джек Ирландец» и он же «Джеки Гинея». По образованию – автомеханик. Отец и мать – ирландцы. Приехал в Штаты в конце десятых годов. 1898 года рождения, в армии не служил, семьи нет, кроме Семьи Сальери. В мафии, судя по всему, начинал с заведующего автопарком одного из донов. Странный парень. Вряд ли он связался с преступностью до двадцатого года. Значит, года с 1920-21 он служил одной из Семей. Явно той же, которой служит сейчас. Значит, Сальери. Стоп. Больно быстро он прошел путь от автомеханика до боевика. Во всяком случае, именно он расстрелял в двадцать четвертом в Балтиморе Джо Гиллема, одного их последних крупных гангстеров-ирландцев. Значит, три года на такой рывок. Загадочный парнишка, очень загадочный. |
Трудночитаемая проба пера, имеющая некоторое отношение к Сэму.Климхоге вдруг вспомнил, как ездил тогда в Балтимор, пять лет назад. Тогда он летал чуть ниже, чем сейчас, просто случайно оказалс в городе и просто наделся сделать хороший репортаж, предложив его потом одной из балтиморских газет. В конце концов, не каждый день четверо ребят с «Томми» просто подходят к автомобилю на светофоре и высаживают в него по паре «рожков»...
Увиденное его впечатлило. Шикарный «Ласситье Аполлон», белоснежный, весь, до последнего клаксона чистый, блестящий, тщательно вымытый. В его глазах этот автомобиль выглядел квинтэссенцией дорогого авто. Среди непременных отличительных знаков богатства и роскоши этот «Ласситье» шел в одной связке с виски по доллару за стакан, кубинскими сигарами, женщинами в элитных борделях, загородными виллами и тому подобному.
Однако, тогда, когда ему впервые удалось посмотреть на такую красоту, красоты как таковой уже не было. «Аполлон» лишь отдаленно напоминал средство передвижения. Где-то слева глухой и скучный голос бубнил, то отдаляясь, то приближаясь: «113 пулевых отверстий, предположительно «Томпсон-1926», одиннадцать пулевых отверстий, предположительно «Кольт-1911...Также...4 трупа, двоих опознать не удалось, двое, предположительно – Джозайя «Джо Голуэй» Гиллем, пятидесяти шести лет и Ирвинг «Скотти» Гиллем, тридцати трех лет...»
Климхоге вдруг задумался, почему именно сейчас ему все лезет в голову этот Даррингтон-Барнс, этот Балтимор, этот Гиллем с его ирландскими разборками, эти «Аполлоны», изрешеченные пулями... К чему это сейчас?
Может быть, потому, что именно этого он сейчас боится больше всего? Потому, что его охватывает ужас при мысли о том, что вот однажды, на светофоре, и к его миниатюрному кабриолету подойдут четверо молодчиков в долгополых плащах? Причем им даже не понадобится дырявить его авто аж сотню раз. Первый же десяток выстрелов сделает из водителя решето. Да, этого он боится...
Климхоге вдруг страшно захотел вернуться в редакцию, обратно к станкам, к готовящимся в печать газетам, к сенационным материалам... Подойти к пахнущей краской бумаге, вдохнуть запах, набрать полные легкие, выдохнуть. Достать из кармана зажигалку и медленно, методично сжечь все. Вообще все. Нет, бессмысленно. Во-первых, протекция со стороны полиции. Раз. Во-вторых, Питер и так все знает. Два. В третьих, это мой долг. Три. Успокойся.
Форд несся уже черт знает где, подпрыгивая на неровностях дороге и угродающе качаясь при пересечении трамвайных рельс. Джесс глянул на спидометр. Дьявол, сорок миль. Еще оштрафует какой ретивый инспектор...
Трудночитаемая проба пера, имеющая некоторое отношение к Сэму.Полчаса спустя Джесс Климхоге благополучно добрался до дома. Не выходя из машины, он закурил. Вроде бы, все в полном порядке, думал он. А, черт, какая же все-таки хорошая ночь здесь, у подножия Оукхилла. Странное это место, этот коттеджный поселок с претензией на звание отдельного города. Вроде бы еще Лост Хивен, а вроде бы уже и нет. Здесь нет грязных рабочих кварталов, нет духоты китайских опиумокурилен, нет дребезжащих трамваев и разводящихся при виде очередного танкера мостов. В первую очередь, здесь тихо. Тихо, даже не как в пригороде, а как на самом настоящем лоне природы. Так тихо, что ночами слышно, как нежно плещется море о скалы у подножия маяка.
Господи боже, а как я, оказывается, люблю море, подумал он. Ведь все восточное побережье исходил вдоль и поперек, от Галифакса и до Бермуд. И на Кубе бывал, и на Малых Антилах. Двенадцать лет своей жизни плавал, а так и не подобрал нужных слов. Все думал, что же я с ним делаю, как к нему отношусь? Всю жизнь боролся с ним, сражался, бился, а оказывается – любил. Да. Он подумал, а хорошо было бы съездить туда, к маяку. Да и маяк этот тоже хорош, кстати. Старый, заброшенный, прогнившим зубом уставившийся в небо.
Пробило тебя на романтику, старик, все думал Джесс. Странно, раньше за собой такого не замечал. Он заехал домой, спустился в подвал и вернулся с непочатой бутылкой Grant’s. Ну, вот теперь и можно ехать. Он внушительно глотнул и вжал педаль газа до упора.
Спустя полчаса Климхоге подъехал к маяку. Он обошел вокруг покосившегося пустого дома старого Билли Дина, пнул ногой прогнившую дверь и, удовлетворенно кивнув, двинулся к обрыву. Там он уселся на самом краю, свесив ноги в бездонную пропасть. Глотнув виски еще раз, он посмотрел вниз – туда, где бесконечно далеко, в ночи, беснующиеся волны бились о прибрежные скалы. Быстро пьянея, он пил ячменную настойку, мысли его неудержимо понеслись по кругу:
«Газета... Гангстеры... Сальери... Барнс...Сэм Барнс... тридцати лет...ой нет, тридацати двух. Да ну, ему почти столько же, сколько мне...Странно осознавать, что ты хоть чем-то связан с убийцей-висельником...Ах, как все-таки хорошо тут, на море...Соленый ветер бьет в лицо. Вот опубликуют всю эту чушь, и я стану известен, богат, буду пить дорогой виски в хороших компаниях, женюсь на какой-нибудь Мэри, нарожаю детей. Интересно, а я люблю детей? А если да, то больше ли, чем Море и свою работу? Странный вопрос. Странно-странно. Сижу и думаю о любви, а еще час назад ни о чем, кроме смерти и помыслить не мог... Хорошо»
Сзади, недалеко за его спиной, грохнуло. Голова Джесса неестественно дернулась и опустилась на грудь. Откуда-то из-под сердца, заливая рубашку, хлестала чистая, свежая, молодая кровь, как будто вино лилось из опрокинутого бурдюка...
Нога в дорогом штиблете уперлась ему в спину и с силой надавила. Тело соскользнуло с края обрыва, полетело вниз, кувыркаясь, переворачиваясь, и наконец где-то в кромешной тьме, у самого подножия скалы с силой ударилось о камни.
Сзади, со стороны дома Дина, донеслись голоса:
- Зря ты так, Гинея... Можно было бы поразвлечься.
- Брось это дело. Босс сказал – пристрелить. Поливать бензином и топить в керосиновом масле – вне моих интересов.
- Скучный ты, Сэмми. Просто боевик, тупой и безынтересный убийца. Скучно с тобой. Нет в тебе выдумки. Взял свой кольт, подошел, выстрелил в спину... Эх, ты...
- Отвали, Марчело. Лучше вот что...Здесь неподалеку есть хороший спуск к морю и галечный пляж. Понимаешь, к чему я клоню?
- Нет.
- Пойдем искупаемся и заодно проверим, утонул ли наш клиент до конца.
Оба мужчин синхронным движением спрятали пистолеты под пиджаки и двинулись к морю. Свежий и приятный на вкус ветер нес в себе множество соли и Сэм Барнс вдруг подумал, что на море тоже не так плохо. Пожалуй, еще лучше, чем в городе...
P.S. Мужчина, изображенный на втором фото имеет к Сэму самое отдаленное отношение, исключая внешнее сходство. Это Бенджамин "Багси" Сигель, один из известнейших гангстеров-евреев той эпохи.
